V. Семилетка (1-я школа)

Все в пионеры!

Мама познакомилась с одной учительницей начальных классов школы № 1 (обычно говорили просто: «первая школа», «12-я школа» и т.д.). Ее звали Лидия Викторовна. Мама водила меня к ней домой. Лидия Викторовна проверила, как я читаю, как пишу, дала решить какие-то примеры и сказала, что я подхожу для 4-го класса, и взяла меня к себе в класс. Тогда же я познакомилась с ее дочкой. Она тоже училась в 4-м классе, но у другой учительницы. Жили они во дворе школы, которая располагалась ни больше ни меньше, как в бывшем особняке Демидовых в нашем Б. Толмачевском переулке, с замечательной высокой резной оградой и резными воротами. Сразу за воротами направо маленький белый домик-сторожка, большой двор с клумбой посередине, а по бокам два двухэтажных длинных дома, торцами в переулок, вдоль которых росли высокие деревья. В правом доме и жила Лидия Викторовна. Между их домом и главным зданием, где и помещалась школа, был проход в огромный сад. Вдоль Толмачевского переулка к Б. Ордынке шла белая каменная ограда. Во время войны в сад попала бомба. А потом на его месте построили огромный дом, который и сейчас стоит.

Я подружилась с дочкой Лидии Викторовны, ее звали Наташа — Туся. И мы с ней и с другими знакомыми ребятами часто здесь играли и осенью, и зимой.

До революции в особняке располагалась мужская гимназия, так что здание еще тогда было переоборудовано под учебное заведение. Здесь был замечательный кабинет биологии с огромными застекленными от пола до потолка шкафами, в которых стояли, сидели на деревьях чучела всяких зверей и птиц. Куча всего было и в химическом, и в физическом кабинетах. В полуподвале был большой и высокий гимнастический зал, тоже очень хорошо оборудованный. Тут была шведская стенка. Это деревянная стена с дырами для ног. Держась руками за верхние дырки и переставляя ноги из одной дырки в другую, лезешь вверх до потолка. По другую сторону зала на перекладине под потолком один столб стоял упертый в пол, а другой был подвешен на ней и болтался, не доставая до пола, рядом висел еще канат. По стенам и посередине стояли всякие гимнастические сооружения: брусья, «конь» и пр. По углам лежали маты, корзины с мячами и т.д.

П. Любимцев в своем «Путешествии по Москве» рассказывает об этой усадьбе и о гимназии и говорит, что после революции здесь расположилась Педагогическая библиотека. Это верно. Но до библиотеки здесь еще проживала «фабрично-заводская семилетка № 1», и, как тогда было положено, у нас было отведено на первом этаже помещение для мастерских, где нас приучали к труду.

В первой ступени (1-й — 4-й классы) еще «труда» не было. Кроме чтения, письма, арифметики, было рисование и пение, которые вели другие учителя, а не Лидия Викторовна. Пение и рисование были раз в неделю. Вход в школу был посередине, налево — раздевалка, направо — парадная лестница на второй этаж (она вела в дирекцию), а прямо — две ступенечки и большая двустворчатая дверь, через которую ходили мы. Там лестница попроще уже поднималась до третьего этажа. На втором и третьем этажах были классные комнаты и кабинеты. На втором этаже против лестницы дверь в учительскую, а рядом с лестницей дверь — в зал с лепным потолком и люстрой. Когда-то здесь устраивали балы хозяева, потом гимназисты, приглашавшие на танцы гимназисток. А тогда мы здесь праздновали пролетарские праздники 1-е Мая и 7-е Ноября. Ёлки еще устраивать не разрешали, это уже в середине 30-х Сталин обязал устраивать елки, организовав первое празднование у себя в Кремле. Танцевать тоже не танцевали, а сидели на длинных деревянных скамейках и смотрели, слушали, как на сцене наши ребята маршируют, строят пирамиды, слушали, как наш хор поет всякие советские песни, как старшеклассники читают советские стихи или разыгрывают сценки. Иногда на сцену выходила наша учительница пения, и мы все хором что-нибудь пели, тоже советское. Пионеров еще не было. Я первый раз о них узнала от Оли Кремляковой, когда еще занималась с Верой Петровной. Как-то я была у нее в гостях, и она мне рассказала, что у ее мамы на работе образуется отряд пионеров, и она хочет тоже записаться. А еще тогда же или годом раньше от кого-то слышала, что какие-то бойскауты проводят свой слет в Москве. Повальное опионеривание началось двумя годами позже.

А теперь про лестницу продолжу. Дело в том, что на первом этаже рядом с лестницей была дверь в нашу столовую. Кормили нас на «большой» (третьей) перемене, более продолжительной. В первой смене учились все первые классы и часть классов второй ступени, остальные старшие классы учились во второй смене, с двух часов дня.

Наш класс находился около лестницы на втором этаже. Когда первый раз после звонка на перемену мы вышли из класса, я замерла на месте от удивления и ужаса. С третьего этажа по лестнице вниз неслась толпа ребят, толкавших, пихавших друг друга и что-то оравших. Как я потом узнала, они неслись сломя голову, чтобы первыми попасть в столовую. И так повторялось каждый день. Учителя были совершенно бессильны. На других переменах тоже буянили, но тогда учителям удавалось их утихомиривать.

Когда мама снаряжала меня в школу, то пошила коричневое шерстяное платье с высоким воротничком, на который нашивался тонкий кружевной воротничок, и черный школьный фартук, как раньше у гимназисток. Таких «дурочек» оказалось в школе немного. Остальные ходили в самых разнообразных одежках. Но нас не дразнили. Мне моя гимназическая форма нравилась, и я не угнеталась своей выделенностью. Купили мне еще ранец, чтобы в нем носить книги, тетради, пенал. Это коробка, обтянутая материей, с ремешками, чтобы носить ее на спине. Верхняя крышка была обтянута моржовой шерстистой кожей. Ранцы были разные, и их многие носили, но другие школьники носили книги и пр. в портфелях из искусственной кожи. Писали тогда металлическими перьями, а шариковых ручек и в помине не было. Перья были разные. Взрослые могли при письме использовать любые, а школьникам разрешалось пользоваться только перьями одного вида. Их вставляли в ручку — это палочка в виде круглого карандаша, к ней приделано металлическое устройство, в которое вставлялось перо. Чтобы что-то написать, надо было окунуть перо в чернила — это такая темная (чаще фиолетовая) жидкость. Но вообще чернила могли быть и черного, и красного, и зеленого цвета. Сосуд, в который наливали чернила и в который макали перо перед тем, как начать писать, назывался чернильницей. Чернильница делалась из стекла, фарфора. Продавались целые чернильные приборы. Это мраморная доска, на ней две чернильницы, за ними бронзовая лесенка, на которую клали ручки. А были еще школьные «непроливашки». Они так назывались потому, что если перевернешь ее неосторожно, то чернила из нее не выливались. Так они были устроены. На партах у нас были сделаны дырки для чернильниц в виде стаканчиков. Нянечки, которые убирали классы после занятий, должны были наливать чернила, но то ли они забывали это сделать, то ли ребята безобразничали и их выливали, только часто в этих чернильницах чернил не оказывалось. Поэтому многие ребята приносили «непроливашки» с собой из дома.

Тетрадей, которыми мы пользовались в начальных классах, тоже теперь нет. В наше время тетради для письма были трех видов: тетради в косую линеечку, тетради в две линеечки и тетради в одну линеечку. Учиться писать начинали по тетради в косую линеечку. В тетрадях для начинающих в начале строки были написаны буквы, ты смотришь на нее и стараешься так же ее написать. Косые линейки определяли наклон буквы. Горизонтальные линейки — верхняя и нижняя определяли высоту букв, а средняя ее половину, где надо было ставить, например, перекла-динку для буквы «н» или «ю» [1].

Потом, когда уже освоишь написание букв, начинаешь писать слова, потом целые небольшие предложения. Тогда уже начинают пользоваться другого вида тетрадями. В четвертом классе мы уже писали в тетрадях в одну линеечку.

Теперь же вообще письменным буквам не учат. Вот мой правнук Петя пишет только печатными буквами. А когда надо будет подписать какую-нибудь бумагу, что он будет делать? В толк не возьму. Так ведь «современного Сталина» не уличишь, что он «саморучно» подписал приказ о расстреле очередных «катынских стрелков». Правда, когда Петя стал учиться в 5-м классе в другой школе, то выяснилось, что здесь дети пишут письменными буквами, и ему пришлось срочно учиться самому.

Ручку клали в пенал. Это такой длинненький деревянный ящик с выдвижной длинной крышкой. В него клали и карандаш, и ластик (он еще «стерочкой» назывался).

Еще надо было не забыть мешок с продернутой поверху веревочкой для калош или ботиков. У каждого класса в раздевалке был свой закуток, а в закутке вешалки пронумерованные. Снимешь пальто, вешаешь на крючок под твоим номером, и на него же мешок с уличной обувью. Шапку запихиваешь в рукав или в карман. И айда — в класс. Между прочим, так называли только комнату для занятий. Не говорили, как сейчас: «Я учусь в 1-м классе», а говорили: «Я учусь в 1-й группе». В десятилетке уже опять вернулись к обычному употреблению, опять стали говорить: «Я учусь в пятом классе».

За лето состав нашей группы сильно изменился. У меня появились новые подруги — Валя Штеллинг и Женя Иванова.

В это время стали вводить в школьное обучение так называемый «бригадно-лабораторный метод». На западе первые десятилетия XX века процветала педагогическая наука под названием «педология». Так это было, кажется, ее изобретение. Этот метод предполагал своего рода коллективное обучение. В 5-м классе нас разбили на бригады по три человека. И мы с Валей и Женей попали в одну бригаду. Каждый член бригады отвечал за один или два (сейчас точно не помню) предмета. Вопрос учитель задавал всей бригаде, а отвечал только тот из бригады, кто отвечал за предмет, по теме которого был задан вопрос. Всем членам бригады ставилась одна и та же оценка, которую заслуживал отвечающий.

В 4-м классе и во второй ступени, когда я училась, система оценок была двухбалльная: «уд» (удовлетворительно) / «неуд» (неудовлетворительно). В десятилетке с 1932 года бригадно-лабораторный метод отменили и вернулись к пятибалльной системе. А потом вышло особое постановление о «педагогических извращениях» в педагогике.

Общались мы с подружками вне школы мало. Они жили далеко от школы: Женя на Полянском рынке, а Валя еще дальше по Полянке, не доходя Погорельского переулка, за Домом пионеров. А с 6-го класса мы стали еще учиться во второй смене. Но на школьных мероприятиях мы всегда были вместе. К сожалению, после семилетки нас жизнь развела, и мы не смогли сохранить своих отношений.

Где-то к концу 5-го класса началось повальное (тогда говорили: массовое) обращение младшего населения в пионеры. Нам из райкома, видимо, прислали вожатых (пионерских начальников), разбили нас на отряды (практически каждый класс стал отрядом) и стали готовить к принятию в пионеры. У вожатых был свой вожатый — главный вожатый. Начались «сборы». Нас оставляли на эти сборы после уроков, и вожатые просвещали нас, какими хорошими должны быть пионеры, рассказывали о том, как там, у капиталистов, плохо, а у нас хорошо, учили нас строиться, маршировать, петь пионерские песни, проверять, как каждый из нас знает наизусть «Торжественное обещание».

Позже, когда мы уже больше года состояли в пионерах, в 7-м классе нам выдали каждому специальные «школьные билеты», в которых подробнейшим образом было все это расписано по пунктам, как должен жить настоящий пионер. Там были такие пункты:

Законы и обычаи юных пионеров:

1. Пионер верен делу рабочего класса — заветам Ильича.
2. Пионер — младший брат и помощник комсомольцу и коммунисту.
3. Пионер — товарищ пионерам, рабочим и крестьянским детям всего мира.
4. Пионер организует окружающих детей и участвует с ними во всей окружающей жизни. Пионер — всем детям пример.
5. Пионер стремится к знанию. Знание и умение — сила в борьбе за рабочее дело.

Обычаи:

1. Пионер охраняет свое здоровье и других.
2. Пионер дорожит своим и чужим временем.
3. Пионер трудолюбив и настойчив.
4. Пионер бережлив к общественному имуществу, аккуратно относится к книгам, одежде и принадлежностям мастерских.
5. Пионер не ругается, не курит и не пьет.

Упоминание здесь мастерских не случайно. С пятого класса в числе изучаемых предметов был введен «труд». Уроки труда проходили в столярной мастерской или в мастерской металлообработки. В одной учили владеть рубанком, а в другой — напильником.

Дальше приводится текст «Торжественного обещания». Устанавливается следующая формула торжественного обещания:

«Я, юный пионер СССР, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю, что:

1. Буду твердо стоять за дело рабочего класса в его борьбе за освобождение рабочих и крестьян всего мира (Ни в коем случае не подумайте, что у нас. Нет, там, у капиталистов.).
2. Буду честно и неуклонно выполнять заветы Ильича (характерное для того времени панибратство в отношении вождя) и законы и обычаи юных пионеров».

Дальше шли разделы «Законы октябрят» и «Обычаи октябрят». Там такие пункты:

1. Октябрята помогают пионерам, комсомольцам, коммунистам, рабочим и крестьянам.
2. Октябрята стремятся стать юными пионерами.

Октябрятами становились механически все учащиеся первой ступени. Для них особого обряда приема не было. Завершался этот раздел «Школьного билета» пунктом:

Девиз и лозунг пионеров и октябрят:

«К борьбе за рабочее дело будь готов». Ответ: «Всегда готов».

Так вот, как видите, вожатым было чему нас учить при подготовке к приему в пионеры.

Дальше в «Школьном билете» шел раздел «Бюджет времени школьника», в котором расписано, что и когда школьник должен делать, вплоть до чистки зубов.

Следующий раздел «Гигиена школьника». В нем рассказывается, «что нужно делать, чтобы быть здоровым». В нем два подраздела: «дома» и «школа». В первом, например, есть такие пункты.

1. Проснувшись утром, не валяться в постели, вставай сразу.
5. Комнату подмети, но при этом не ...
11. Никогда не ковыряй в зубах булавкой, шпилькой. Сделай для этого деревянную зубочистку.
12. Не кури, пива и вина не пей. (А водку можно?)
23. Не дыши открытым ртом, а то наглотаешься пыли, а в пыли зараза.

Из раздела «Школа».

1. Соблюдай чистоту и порядок так же, как и дома.
7. При перелистывании страниц, не мочи их и не лижи пальцев.
8. Не держи во рту ни пальцев, ни карандаша.

Дальше шли наставления взрослым, учителям, а не детям.

Родителям: «Продолжительность изоляции заразных больных» -и далее по пунктам: «при дифтерии», «при кори», при «натуральной оспе», «при ветряной оспе», «при коклюше».

В конце приводятся такие полезные сведения: «Метрические меры объема жидких тел:

1 гектолитр = 8,13 ведра.
1 декалитр = 0,813 ведра.
1 литр = 0,081 ведра.

Далее «Меры объема сыпучих тел»:

1 гектолитр = 3,81 четверика.
1 декалитр = 0,338 четверика.
1 литр = 0,038 четверика.

Кубические меры:

1 куб. метр = 35, 315 куб. фута.
куб. метр = 0,103 куб. саж. (видимо, сажен);
1 куб. метр = 2,780 куб. аршин.
1 куб. сантим = 0,001 куб. дюйма.

На желтой обложке из картона этой маленькой книжечки большими буквами написано — ШКОЛЬНЫЙ БИЛЕТ, а сверху малюсенькими, так что и не рассмотришь: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь», а чтобы не пропустили, обратили внимание на лозунг, он подчеркнут черной линией.

На первой странице жирными буквами «Удостоверение № ... Далее анкетные данные, наверху число выдачи билета, внизу подпись директора школы и круглая печать «1 советская трудовая школа» — по кругу, а внутри в две строки: «2-й ступени Зам. района (имеется в виду Замоскворецкий район, потом его переименовали в «Ленинский», к которому относилась наша 1-я школа).

Кстати, переврали мой возраст. Написано «11 лет». Дата выдачи написана: 1 октября 1931 года. Мне в это время было не 11, а 13 лет.

Ну что тут скажешь, сейчас все это представляется бредом сивой кобылы. Но и тогда не трогало. Мы с Валей, Женей и другими ребятами в это время больше увлекались чтением, обмениваясь книгами, с которыми тогда было плохо. Кто что-нибудь раздобудет интересное, обязательно дает и другим почитать. А читали мы тогда Жюля Верна, Диккенса, Марка Твена, Джека Лондона — в общем, больше западную литературу.

В начале 6-го класса, где-то в октябре, нас повели всем классом на Моховую вступать в пионеры. Это происходило в небольшом особнячке, который, по-моему, и сейчас стоит против входа в метро «Ленинская библиотека». Почему именно туда и что это за заведение было, я уже не помню. Нас построили в небольшом зале и стали по очереди вызывать на середину зала. Каждый вызванный произносил «Торжественное обещание», подняв правую руку ко лбу лодочкой. Ведущий эту церемонию надевал галстук, прикалывал значок с маленьким Лениным и произносил девиз: «К борьбе за рабочее дело будь готов». Новообращенный отвечал: «Всегда готов» и возвращался на свое место в шеренге. В зале вокруг нас стояли кое-кто из наших учителей и еще какие-то незнакомые люди.

Наша пионервожатая после этого развернула кипучую деятельность. Вокруг нее все время гужевались наши активисты. Прежде всего, она озаботилась тем, как мы знаем «Интернационал», правильно ли поем. Тогда ведь это был гимн страны, пением которого начиналось празднование наших главных праздников и открытие всяких собраний, съездов и т.д.

Только после того, как Сталин, сделав крен в сторону патриотизма, заказал Михалкову новый гимн, «Интернационал» стал чисто партийным гимном.

Но пели мы не только старые революционные песни, но и чисто пионерские. Припев одной из них торчит и сейчас в памяти. Приведу его:

Ах, картошка объеденье, -денье, -денье, -денье,
Пионеров идеал, -ал, -ал,
Тот не знает наслажденья, -денья, -денья, -денья,
Кто картошки не едал, -дал, -дал.

Песенка очень характерная [2].

Решила наша вожатая приобщить нас к музеям и прежде всего повела нас в Мавзолей. Это был первый и последний раз, что я там была. Потом мы ходили с ней в Музей революции на Тверской (тогда улица Горького) и Музей Ленина, который располагался в бывшей Думе на площади Революции (бывшей Воскресенской).

Что касается учебных дел, то с 5-го класса у нас появились новые предметы: география, литература, биология, обществоведение и труд. А на уроках математики начали заниматься алгеброй. Мне очень она понравилась. Учиться было интересно. Самыми скучными предметами мне казались обществоведение и труд. Кроме занятий в мастерских, мы еще ходили на «производственную практику» в МОГЭС. По литературе проходили в основном советских авторов: «Неделя» Либединского, «Разгром» Фадеева, «Цемент» Гладкова — и еще что-то из поэтов: Маяковского, Безыменского, Багрицкого. Нравилось рисование, у меня кое-что получалось, но особых способностей не было.

Из учителей запомнились математичка и «словесница». Последняя -рыжеватая, с пышной прической, математичка — стриженая брюнетка. Они, мне кажется, были подругами. Старые интеллигентки, как и пожилая уже учительница рисования.

С 6-го класса в расписании уже появились физика и химия. Физик был совсем молодой человек, а химичка что-то не помню. Уроки по биологии вела дама в возрасте, по-мужски суровая. Она потом преподавала в 19-й школе, когда там открылась десятилетка; я у нее там тоже училась. Она была очень хороший педагог.

И, наконец, у нас в расписании появился урок долгожданной физкультуры. Мы все поголовно любили физкультуру. В перемену мы торопились переодеться в физкультурную форму и соответствующую обувь. Для этого был предбанничек, тесноватый для такой оравы, как наш класс, но удобный: для одежки были крючки, полочки. Учитель был молодой, симпатичный. Заниматься было интересно. Мне особенно нравились брусья. Здесь у меня лучше всего получалось. И совсем не получалось лазать по столбу, канату и качающейся палке. Под Новый год и в конце учебного года физкультурник устраивал нам соревнования. Это стимулировало тренироваться с интересом и более усердно.

А еще мы должны были заниматься общественной работой.

Во 2-й ступени для преподавания каждого предмета был свой класс, и мы во время перемен перебирались из одного класса в другой. Но все же за каждым классом закреплялась какая-нибудь классная комната. Эту комнату мы обязаны были убирать. Для этого назначались дежурные. Ими руководил классный руководитель. Дежурили по очереди по 2-3 дня. Сначала на каждой перемене дежурный выгонял всех из класса, открывал фортки и вытирал доску; потом после занятий кроме этого еще подметал пол.

Были и дежурные по кухне. Там дежурные помогали поварам (по мелочам, конечно) и раздатчицам. Назначал дежурных и следил за их работой классный руководитель. У каждого класса был свой классный руководитель, кто-нибудь из наших преподавателей. Классные руководители следили за нашей успеваемостью, за исполнением нами школьных порядков, проводили родительские собрания.

Провинившихся ставили у доски перед всем классом и «прорабатывали» на классном собрании, которое проводил тоже классный руководитель. Был еще «учком». Он состоял из нескольких — 3 или 5, не помню -учеников старших классов (не помню, выбирали ли их или назначали). И, наконец, третья, последняя, инстанция — вызов в дирекцию школы с родителями. Но до этого доходило только в крайнем случае.

Дисциплинка в школе была не ахти какая. На уроках сидели более или менее спокойно, но на переменах давали себе волю. Мальчишки постоянно о чем-то спорили, дрались. Дело доходило иногда до ломания стульев, парт. А один раз в кабинете биологии разбили стекло в шкафу, где стояли муляжи зверей и птиц. Чтобы такого не происходило, в обязанность дежурному по классу вменялось на перемене выгонять всех из класса, но это, конечно, не всегда ему удавалось. Во время перемен по коридорам, залу, лестницам ходил старший дежурный, назначаемый дирекцией из учителей, но это как-то мало помогало. Во время перемены мальчишки (в меньшей степени девчонки) все носились как оглашенные.

В хорошую погоду время перемены проводили в саду. А весной в половодье бегали по Лаврушинскому переулку к Канаве смотреть, как идет «можайский лед». Это только уже на «большой» перемене.

Иерусалимская слобода (на р. Волге)

В 29-м году мы летом в «Курскую» не поехали. Тетя Настя, дяди Кузина жена, предложила поехать в Смоленскую область. Там на одной из ж-д станций жила ее младшая сестра. Муж ее работал на этой станции. И они подыскали нам в пристанционном поселке большую комнату у какой-то своей одинокой знакомой. Мама привезла нас с Софьей Михайловной сюда, устроила, а сама уехала. Место было ничем не примечательное: ровное, какое-то пустынное. За железной дорогой поля, и где-то на горизонте темная полоска леса. Вокруг поселка тоже в основном поля, луга, и с одного края, как раз где мы поселились, реденький лесок.

Ничего примечательного не запомнилось. Занималась я там преимущественно рисованием. Где-то лежит альбомчик, в котором я пыталась изобразить наш кусок железной дороги. Вторая запечатлевшаяся в мозгу картина, как мы топаем по шпалам на соседнюю станцию, отстоящую от нашей на расстояние более чем 10 км. Эти походы были по воскресеньям. Мы ходили туда на базар. Вставали рано, и шли туда с местными хозяйками толпой, человек 10-12. Обратно возвращались поездом. Кроме нас были и другие ребята. Идти было не скучно. Взрослые шутили, запевали какие-нибудь песни. Ребята тоже балагурили, играли в догонялки, стараясь перегнать один другого.

Летом 1930 г. мама решила повезти нас отдыхать на Волгу-матушку, в Углич. В Углич мы ехали сначала на поезде до Калязина, а потом на пароходе. Сам Углич стоит на горе прямо над рекой. А наша Иерусалимская слобода, где мы обосновались, — под горкой, вдалеке от реки, у леса. За слободой луг, ну прямо как в Бердянке, и гуси, утки пасутся, но только кругом не поля, а сплошные леса, леса. Леса смешанные, но больше хвойные. Много грибов, ягод. Белые можно было найти прямо за нашей церковью. Мы часто ходили «по грибы», а как-то нас взяли с собой хозяева. Недалеко за поворотом реки на той стороне был монастырь. Около него был перевоз. Вот там-то, за монастырем, начинались, как говорили хозяева, самые грибные места. И мы действительно тогда набрали очень много грибов, особенно они.

Как всегда, мы лето проводили не одни. Вскоре приехали Тепловы, Елизавета Михайловна с сыном моего возраста. Мама и Елизавета Михайловна одно время работали вместе в Картографическом отделе военного ведомства и подружились на всю жизнь. Семья Тепловых в Москве жила, как и мы, в Замоскворечье, в конце Пятницкой улицы недалеко от Серпуховской площади. Они жили в двухэтажном доме недалеко от типографии Сытина.

Тепловы поселились в нашем же доме. По вечерам и в ненастную погоду мы пристрастились к картишкам. Освоение карт началось в очень раннем детстве с пьяницы, потом пошли дурачки: сначала простой, потом подкидной. Уже повзрослев, я пристроилась к взрослым играть в девятку. Мама наша тоже любила карты, и к нам часто зимой вечерами приходили ее знакомые «коротать время за картами». А в Угличе взрослые обучили нас с Валериком играть в «короли», и мы по вечерам играли на маленькой терраске с Елизаветой Михайловной, Валеркиной мамой, и Софьей Михайловной. Вскоре Елизавета Михайловна уехала, и большую часть лета мы прожили там без родителей только с Софьей Михайловной.

Рядом с нами жили девочки повзрослее нас, тоже из Москвы. Они пригласили нас с Валериком играть в крокет. Я тогда впервые узнала о существовании такой игры. Девочки же уже хорошо играли и стали нас обучать. Игра мне очень понравилась, и на следующий год летом у меня был уже свой крокет. И с тех пор я таскала его с собой по всем дачам.

* * *

Вера Петровна, хотя и была матушкой, никогда в наших занятиях не касалась церковных тем. Этим были больше озабочены сестры Ивановы — Софья Михайловна и Пелагея Михайловна. Мы с мамой часто ходили с ними в церковь, обязательно по большим праздникам, но и на воскресные и субботние службы, когда еще действовала наша церковь Космы и Дамиана на Б. Полянке, когда ее закрыли, это постепенно сошло на нет. В другие действующие церкви, например в ближайшую к нам Всех Скорбящих на Б. Ордынке, невозможно было попасть. На службы набивалось столько народу, что буквально некуда было яблоку упасть.

Софья Михайловна и Пелагея Михайловна не только старались приобщить меня к церковной службе, но и просвещали. Помню, я еще совсем маленькой бывала у них, и они тогда показывали мне картинки из учебников по «Закону Божьему», а потом, когда я подросла, подарили их. Это:

1. «Наставление в Законѣ Божием». Составил Помощник Главного Наблюдателя за преподаванием Закона Божiа въ начальныхъ и городскихъ училищахъ Петрограда Протоiерей Аполлонiй Темномѣровъ [3] , Петроградъ, 1915.

2. «Церковное богослужение «Объяснение всенощного бдѣнiя, литургiи и св. таинств». Для начальных училищъ с 4-годичным обученiем». Составл. группой Московскихъ законоучителей. Москва 1911 г.

В первой книге излагается достаточно пространно «Священная история»: Ветхий Завет и Новый Завет — и Дополнения из истории церкви. Есть раздел «О богослужении Православной Церковью». А в конце «Приложение — избранные молитвы и песнопения из всенощного бдения и литургии».

В основном тексты молитв и песнопений цитируются на церковно-славянском языке, но написаны они с употреблением дореволюционной русской азбуки и орфографии. Параллельно печатается перевод на современный русский язык. В Приложении же все приводимые тексты молитв и песнопений приводятся в том виде, как они печатались в церковных книгах с применением правил церковно-славянской графики и орфографии, например с употреблением букв Ѧ (юс малый), Ѣ (ять), и с сокращенным написанием слов (Гд~ѫ — Господу, сп~нiи — спасении).

Вторая книга в этом отношении была менее интересна. В ней все церковные тексты напечатаны с применением русского алфавита без всяких титлов, выносных букв.

* * *

Когда мы отдыхали в Иерусалимской слободе, там церковь еще действовала. Софья Михайловна познакомилась с тамошним дьяконом (он жил рядом с нами) и стала не только ходить на службы, но и принимала участие в самом богослужении — читала на утрени «Часы», т.е. определенный набор псалмов. Через некоторое время она решила и меня пристроить к этому — по сути, стала учить читать на церковно-славянском языке, поясняя смысл тех или иных слов. Я не сопротивлялась, а с интересом слушала. Я тогда и подумать не могла, что это окажется ценным опытом в моей взрослой жизни, когда я стану заниматься наукой, называемой «славистикой», и работать с древними славянскими рукописями и приму участие в подготовке к изданию одной древней славянской псалтыри XIV в. из собрания Норова, так называемой Норовской псалтыри.

Несмотря на усилия Софьи Михайловны и Пелагеи Михайловны, я так и не стала церковным человеком, хотя всегда стремилась побывать и на Рождественской и на Пасхальной службах.

Религиозное возрождение, возникшее еще задолго до «перестройки», захватило многие группы нашего населения, в том числе и интеллигенцию, но я оказалась как-то в стороне от этого. Мои же внучки Ириша и Наташа, еще в юности испытав обаяние отца Александра Меня, который выступал с беседами в их 69-й школе, приобщились к религиозной жизни и стали активными деятелями, а затем и руководителями благотворительной общины «Вера и Свет», посвятившей себя заботам об инвалидах, детях и взрослых. Они не только откликаются на их повседневные нужды, но также устраивают загородный отдых и всякие развлекательные мероприятия, привлекая к этому и самих инвалидов. Так, например, каждый декабрь в известной Пироговской школе на Б. Якиманке устраивается в одну из суббот ярмарка, на которой продаются вещи и печености, сделанные членами общины и их подопечными. На ярмарку приходит немало народу. Это позволяет собрать достаточную сумму для организации зимнего отдыха и еще что-то сделать. Но, конечно, кроме этих средств община пользуется услугами благотворительных фондов. В конце ярмарки устраивается спектакль, разыгрываемый самими инвалидами.

В этих мероприятиях всегда активное участие принимает внучка нашего с Юрой друга — Лена Колосова, дочка его дочери Наташи. Деда и матери уже нет в живых, и ее опекают дядя с женой и другие родственники, а также мои внучки и община «Вера и Свет». В частности Лена активно участвует в приготовлении разных вещей для продажи на ярмарке. Участвует она обычно и в послеярмарочных спектаклях, исполняя там обычно главные роли.

В детстве Лену ее бабушка старалась оградить от всяких забот. Участие в жизни общины помогает Лене приобрести навыки в самостоятельной жизни, и теперь она живет в основном одна. Сама убирает квартиру, готовит сама еду, может сама поехать на встречу общины и в театр. Родные, конечно, продолжают ей помогать в делах, которые она до сих пор не может освоить.

Я никогда не была на службах отца Александра Меня в Новой Деревне, не бывала на службах отца Александра Борисова и отца Георгия Чистякова, но читала их книги, а их просветительская деятельность мне по душе. Торжественно-церковный ритуал с золотом и парчой, превосходящие всякую меру нашей Патриархии, не только не вдохновляет, но просто отталкивает. Я имею в виду церковные службы, транслируемые из теперешнего храма Христа Спасителя.

* * *

Гораздо более существенные лакуны в нашем образовании тех лет — полное отсутствие предмета истории в учебных планах и семилеток, и потом десятилеток — пыталась восполнить мама. Еще когда я училась у Веры Петровны, она где-то раздобыла «Учебник русской истории для гимназий», а потом, много позже, «Историю» С. Ф. Платонова, отредактированную им самим для гимназии.

Вот с западной историей дело было хуже. Специальных книг не было. Приходилось обходиться «Малой советской энциклопедией», которую выписали родители. Я всегда завидовала Валерику, у которого дома была энциклопедия Брокгауза и Эфрона.

В десятилетке появились другие возможности знакомиться с историей собственной страны и остального человечества. В программу по литературе были включены не только советские писатели, но и русские классики XIX — начала XX века, а также некоторые западные писатели. На этих уроках мы получали некоторое представление об истории России и Запада. Но главное, с какого-то времени для нас стала доступна Ленинская библиотека.

Весной 1932 г. пришел конец 7-му классу, и надо было сдавать фотографии для получения свидетельства об окончании школы. Мама дала деньги, и я сама пошла в фотоателье на Пятницкой. Во время учебы в 1-й школе я отрастила себе косички, несмотря на строгое указание в «Школьном билете»: «Носи короткие волосы».

Вот эту фотографию мне в Удостоверении об окончании фабрично заводской семилетки и вклеили. Само удостоверение куда-то делось. Не могу найти. Но фотография есть еще в небольшом альбомчике.

Весной 1932 г., когда мы еще учились в 1-й школе, стало известно, что у нас в стране открываются десятилетки, т.е. школы не с семилетним, а с десятилетним обучением, и что уже летом можно будет подавать заявления на поступление в 8-й класс.

Таких школ поначалу было немного. Ближайшая от нашего Старомонетного была 19-я школа на Софийской набережной. В июне я отнесла туда заявление с просьбой о зачислении меня в 8-й класс, приложив к нему свое удостоверение об окончании семилетки. И мы уехали на дачу в Старую Каширу. Ехать туда надо было по Павелецкой дороге до станции «Белые Столбы», там перейти рельсы и идти или через лес, или по лугу вдоль Оки километра три. Сама деревня была на опушке леса, неподалеку от места, где в средние века стоял город Кашира. В наше время на ее месте были уже только зеленые холмы, шедшие по периметру прежней городской стены. До Оки было не более 10 минут.

Когда прекратились поездки в «Курскую», мы стали летом отдыхать в Подмосковье. С нами обычно ездили папины и мамины московские знакомые с детьми и без детей. В это лето приехали даже тетя Ксеня и дядя Боря Рыбины со своим сыном Олегом из Баку. Мы с Олегом с 24-го года не виделись. Мама за это время к ним несколько раз ездила, но одна. Привозила нам с Наташей подарки и фрукты. Особенно нам нравились фисташки — такие маленькие кругловатые орешки. Олег очень вырос, переходил в 6-й класс, но у него была переэкзаменовка по русскому, и дядя Боря с ним занимался, а он все норовил увильнуть. Жили еще тети Ксенины приятельницы, москвички, с ребятами Наташиного возраста, и тетя Таня Петрова с годовалым Юрочкой. Жили мы там очень хорошо. Лето было жаркое, много купались. Ходили в лес за ягодами. В лесу нашли болотце, все заросшее незабудками. На лугу по берегу Оки тоже было много цветов. Мы собирали там большие букеты, когда ходили встречать на станцию кого-нибудь из родителей. Однажды у холмов старого города попали под ураганом пролетавшую грозу. Промокли тогда до нитки. Но было тепло и весело. Лето прошло незаметно. В 20-х числах августа я пришла в 19-ю школу и разыскала свою фамилию в списках «принятых». А 1 сентября начались занятия. Оказалось, что набрали два восьмых класса, и меня зачислили в класс 8 «б».

Последний раз увиделись мы с Олегом уже перед войной, когда я кончала ИФЛИ, а он учился в Киеве в танковом училище и приехал на несколько дней в Москву. Помню, как мы бродили по центру, перешли через новый Москворецкий мост на Ордынку. Когда началась война, его часть стояла прямо на границе с Германией, где он и погиб в первые дни войны [4].